Происхождение веры

Удачное поле для исследования веры и происхождения способности устанавливать связь между причиной и следствием - жизнь обезьян, наблюдая за которыми можно изучать и собственное поведение. Если обезьяна способна установить связь между сильным ветром и колыханием дерева, между горьким вкусом древесной мякоти и последующим исчезновением боли в животе или узнать, что с помощью инструмента можно добыть особо вкусный фрукт, то здесь должна быть своего рода вера.

Обезьяны могут научиться множеству сложных задач. Шимпанзе могут даже использовать простые приспособления, чтобы вытаскивать муравьев из щелей, и разбивать орехи, используя два камня как молот и наковальню. Могут они связывать причину и следствие? По мнению Франца де Вааля из Национального центра по изучению приматов в Йерксе в Атланте, могут, но до определенного предела. Он отмечает, например, что если передвигаться по веткам деревьев в лесу вместе с обезьяной, то вы обратите внимание, что она лучше понимает, куда идти и какие ветви выбирать, чем Homo sapiens.

Способность связывать причины и следствия у приматов различается. В исследовании Элизабетты Визальберги из Национального исследовательского совета в Риме с целью пролить свет на понимание причинности изучалось использование одного нехитрого инструмента детьми человека, обезьянами-капуцинами и шимпанзе. Элизабетта исследовала, как каждый вид использовал палку, чтобы выдавить порцию пищи из трубки. Когда ее испытуемые освоили такое использование палки, она изменила задачу, и теперь в середине трубки находилась ловушка. В зависимости от того, с какой стороны испытуемый засовывал палку, он мог либо затолкнуть еду в ловушку, либо, наоборот, выдавить ее наружу из трубки и съесть.

Понимание причинности требует от примата не только связать два события между собой во времени и пространстве. Должна присутствовать идея "опосредующей силы", связывающей два события, которую можно использовать для предсказания и управления этими событиями, - физическая сила, которая заталкивает еду в ловушку, или "психологическая сила", например намерение достать пищу. Другими словами, для понимания причинности требуется психическая модель того, как устроен мир, а не просто обширная база данных примеров, когда причина X вызывает следствие Y.

В задаче с трубкой число успешных действий совпало с ожидаемым успехом при случайном распределении для всех капуцинов, за исключением одного, который понял, что он всегда получит пищу, засовывая палку с того края трубки, который наиболее удален от еды. Нет нужды говорить, объясняет Визальберги, что "это магическое правило привело к катастрофе, когда экспериментатор изменил длину трубки". У обезьян шимпанзе получилось лучше, чем при случайном распределении. Из этого следует, что они лучше понимают причинно-следственные связи. Им потребовалось много попыток, чтобы успешно решать эту задачу чаще, чем при случайном распределении, однако в конечном счете они добились более гибкого понимания. Дети до трех лет не могли выявить стратегию успеха, в отличие от более старших.

Элизабетта сделала вывод, что у капуцинов имеется лишь слабое представление о причине работы инструментов, они не понимают, что такое физическая сила, но учатся ассоциировать свои действия с результатами. Шимпанзе, с другой стороны, проявляют некоторые признаки понимания причинных связей при использовании инструмента, но все же не так полно, как человеческие дети. Эта работа показывает, что представление о причинности наиболее полно развито у человека.

В общественных отношениях понимание причинности имеет и другие следствия. Люди могут "читать мысли", то есть они могут догадываться о намерениях других. По мнению эволюционного психолога Стивена Пинкера, теория сознания находится недалеко от того, чтобы объявить разум существующим независимо от тела, как душа, дьявол или Бог. В этом смысле инстинкт связи причины и следствия мог посеять семена магического мышления, когда, например, порча урожая приписывалась злокозненному духу. Стремление одушевлять неодушевленные объекты четко видно у детей. Как однажды отметил швейцарский психолог Жан Пиаже, дети наделяют неодушевленные объекты свободной волей, подобной их собственной, что характеризует магическую сторону их мышления.

Для древних действия человека были единственным разумным объяснением событий, поэтому было естественно связывать причины необъяснимых явлений с какими-либо человекоподобными существами, рассуждает антрополог Стюарт Гатри из Фордхэмского университета. Эта тенденция к антропоморфизму обусловлена глубоко заложенной в нас стратегией восприятия: при крайней неопределенности воспринимаемых явлений (в силу неосознанности этого процесса) мы выбираем самое разумное объяснение из всех возможных. Если мы находимся в лесу и видим темную форму, которая может быть, например, человеком вражеского племени либо большим камнем, то лучше будет считать ее врагом. Если мы ошибемся, то практически ничего не потеряем, а если окажемся правы, то можем избежать больших неприятностей. Поэтому при восприятии мира мы всегда видим то, что больше всего нас заботит, - живых существ, и прежде всего людей.

"И дело не только в том, что мы боимся других людей больше остальных существ, хотя это тоже важный фактор. Скорее дело в том, что мы и беспокоимся о них, и ценим их больше. По разным причинам, в том числе и практическим, - говорит Гатри. - Этот шелест в кустах - человек, который набросится на меня? Этот проблеск в небе - самолет, который прилетел спасти меня с этого необитаемого острова? Это темно-малиновый жилет моего пропавшего ребенка?" Стремление наших предков видеть в явлениях и объектах людей и человекоподобных существ, таких как духи или боги, приводило к самым удивительным интерпретациям и объяснениям окружающего мира.

Роджер Хайфилд

Проза жизни • "Гарри Поттер" и наука: Настоящее волшебство